Annotation

Имя Томаса Мальтуса - одно из самых одиозных в науке. Марксизм и впоследствии советская наука жестко клеймили его за социальный пессимизм, неверие в производительные силы, мизантропию. Между тем, ученый был лишь дитем своего времени, когда рост населения был на лицо, а возможности экономики и агрикультуры вызывали сомнения.

В наши дни мальтузианство уже не представляется столь кощунственным. Бангладеш и Египет преодолели все мыслимые показатели плотности населения, а рост населения продолжается, что в обозримом будущем грозит этим странам гуманитарной катастрофой. Многие страны Африки с трудом могут прокормить своих жителей при плотности 30-40 чел/км. Примеров - масса и в ближайшие десятилетия их число умножится.

Ценность книги в том, что она представляет одно из первых демографических исследований в истории. К тому же, она дает возможность познакомиться с сутью мальтузианства напрямую, не прибегая к пристрастным комментариям позднейших исследователей.

КНИГА ЧЕТBEPТАЯ

КНИГА ПЯТАЯ

Т.Р. Мальтус

ОПЫТ О ЗАКОНЕ НАРОДОНАСЕЛЕНИЯ

КНИГА ПЕРВАЯ

О препятствиях к размножению населения в наименее цивилизованных странах

и в древние времена

I. Изложение предмета. Отношение между размножением населения и возрастанием количества пропитания

II. Общие препятствия, задерживающие размножение населения, и способ их воздействия

III. Системы равенства

IV. О надежде, которую можно возлагать на будущее, относительно излечения или смягчения бедствий, порождаемых законом народонаселения

V. О влиянии на общество нравственного обуздания

VI. О единственном, находящемся в нашем распоряжении средстве для улучшения участи бедных

VII. Какое влияние на гражданскую свободу оказывает знакомство с главной причиной бедности

VIII. Продолжение о том же

IX. О постепенной отмене законодательства о бедных

Х. Какими способами можно содействовать разъяснению заблуждений относительно народонаселения

XI. О направлении нашей благотворительности

XII. Исследование проектов, предложенных для улучшения участи бедных

XIII. О необходимости установить общие принципы в вопросе об улучшении участи бедных

XIV. О надеждах, которые мы можем питать относительно улучшения общественного устройства

XV. Учение, изложенное в этом сочинении, не противоречит законам природы; оно имеет в виду вызвать здоровое и крепкое население и размножение, не влекущее за собой порока и нищеты

XVI. О праве бедных на прокормление

XVII. Опровержение возражений

XVIII. Заключение

Изложение предмета.

Отношение между размножением населения и возрастанием количества пропитания

Тому, кто захочет предусмотреть, каков будет дальнейший прогресс общества, естественно предстоит исследовать два вопроса:

1) Какие причины задерживали до сих пор развитие человечества или возрастание его благосостояния?

2)Какова вероятность устранить, вполне или отчасти, эти причины, препятствующие развитию человечества?

Такое исследование слишком обширно, чтобы одно лицо могло его с успехом выполнить. Задача настоящей книги заключается преимущественно в исследовании последствий великого и тесно связанного с человеческой природой закона, действовавшего неизменно со времени происхождения обществ, но, несмотря на это, мало обращавшего на себя внимание тех людей, которые занимались вопросами, имевшими ближайшее отношение к этому закону. В сущности, многие признавали и подтверждали факты, в которых проявляется действие этого закона, но никто не замечал естественной и необходимой связи между самим законом и некоторыми важнейшими его последствиями, несмотря на то, что в числе этих последствий должны были бы обратить на себя внимание такие явления, как пороки, несчастия и то весьма неравномерное распределение благ природы, исправление которого всегда составляло задачу людей доброжелательных и просвещенных.

Закон этот состоит в проявляющемся во всех живых существах постоянном стремлении размножаться быстрее, чем это допускается находящимся в их распоряжении количеством пищи.

По наблюдениям доктора Франклина, единственной границей воспроизводительной способности растений и животных является лишь то обстоятельство, что, размножаясь, они взаимно лишают себя средств к существованию. Если бы, говорит он, поверхность земли лишилась всех своих растений, то одной породы, например, укропа, было бы достаточно, чтобы покрыть ее зеленью; если бы земля не была населена, то одной нации, английской например, достаточно было бы, чтобы заселить ее в течение нескольких веков. Это утверждение неоспоримо. Природа щедрой рукой рассыпала зародыши жизни в обоих царствах, но она бережлива относительно места и пищи для них.

Без этой предосторожности одного населения земли было бы достаточно, чтобы в несколько тысячелетий покрыть миллионы миров; но настоятельная необходимость сдерживает эту чрезмерную плодовитость, и человек, наравне с прочими живыми существами, подчинен закону этой необходимости.

Растения и животные следуют своему инстинкту, не останавливаемые предусмотрительностью относительно лишений, которые может испытать их потомство. Недостаток места и пищи уничтожает в обоих царствах то, что переходит границы, указанные для каждой породы.

Последствия того же препятствия оказываются для человека гораздо более сложными. Побуждаемый тем же инстинктом размножения, он удерживается голосом разума, внушающим ему опасение, что он не в состоянии будет удовлетворить потребности своих детей. Если он уступит этому справедливому опасению, то нередко это будет в ущерб добродетели. Если же, наоборот, одержит верх инстинкт – население возрастет быстрее, чем средства существования, а следовательно, по необходимости, оно должно вновь уменьшиться. Таким образом, недостаток пропитания является постоянным препятствием к размножению человеческой породы; это препятствие обнаруживается всюду, где скопляются люди, и беспрерывно проявляется в разнообразных формах нищеты и вызываемого ею справедливого ужаса.

Томас Роберт Мальтус и его «Опыт о законе народонаселения»

Что было, что есть и что будет…

Томас Роберт Мальтус родился 13 февраля 1766 года недалеко от Доркинга (графство Суррей). Отец его был личностью незаурядной: занимался науками, дружил и переписывался с виднейшими мыслителями того времени Дэвидом Хьюмом и Жан-Жаком Руссо. Последний ратовал, среди прочего, за домашнее обучение, и Дэниел Мальтус, будучи страстным его поклонником, решил нанять для своего сына частного преподавателя -- ректора расположенного поблизости небольшого колледжа. Затем, благо до знаменитого Кембриджа было рукой подать, Томас поступил в одно из тамошних заведений -- Jesus College.

Главный труд Томаса Мальтуса -- эссе с изложением теории народонаселения. Биографы утверждают, что оно было написано после жаркого спора ученого с отцом. Дэниел Мальтус отстаивал почерпнутую у Руссо идею “совершенного общества”, которое должно было состоять из “улучшенных” людей, а Томас Мальтус, больше всего уважавший факты, разрушал все его полемические построения, напирая на цифры (можно сказать, выступал с позиций социологии). Такая аргументация показалась отцу столь яркой и убедительной, что он посоветовал сыну изложить все это на бумаге.

Первое издание книги под названием “Опыт о законе народонаселения и о том, как он воздействует на будущее улучшение общества, с замечаниями по поводу идей г-на Годвина, маркиза де Кондорсе и других авторов” вышло анонимно в 1798 году. А спустя пять лет увидело свет второе и, что называется, дополненное -- вдвое большее по объему.

Вышеуказанные авторы считали, что или наука сумеет найти неограниченные ресурсы для обеспечения народонаселения продовольствием, или человеческий разум сможет ограничить, обуздать увеличивающийся рост населения. Но всё же основным их постулатом была святая вера в то, что какие бы проблемы не стояли перед человечеством, будь то перенаселённость или истощение ресурсов, люди всегда найдут решение и ключ к бесконечному процветанию. Согласно обычному ходу дела, как в области истории учений, так и в области фактов такой ярый оптимизм неизбежно должен был вызвать реакцию. Она не заставила себя ждать и появилась в форме "Опыта о законе народонаселения" Мальтуса. По поводу вышеуказанных утверждений, что прогресс человеческого рода к богатству и к счастью бесконечен и что опасность, как бы не наступило время, когда будет на земле слишком много людей, химерична или, во всяком случае, отодвигается в такое далекое будущее, что едва ли стоит беспокоиться, - по поводу всех этих утверждений Мальтус отвечает, что, как раз наоборот, в этом именно и заключается почти непреодолимое препятствие, и не в отдаленном будущем, а в настоящее время, сейчас, и во всякое время оно висит над головой, тормозит прогресс человеческого рода, - это скала Сизифа, которая постоянно грозила падением и разрушением. Природа вложила в человека инстинкт, который, будучи предоставлен самому себе, обрекает его в жертву голоду, смерти и порокам. От этого инстинкта страдают люди, не зная причины своих страданий, которая дала бы им в руки ключ к истории обществ и их бедствий. Все, даже лица, совершенно незнакомые с социологическим исследованием, знают незабвенные формулы Мальтуса, согласно которым, с одной стороны, с ужасающей быстротой происходит рост предоставленного самому себе населения, а с другой - относительно медленно умножаются средства пропитания. Поэтому Мальтус представляет рост населения геометрической прогрессией, т.е. рядом цифр, последовательно растущих от умножения на какую-нибудь одну цифру, и он берет простейший ряд, каждый член которого вдвое больше предыдущего. А рост производства он представляет арифметической прогрессией, т.е. рядом цифр, последовательно увеличивающихся от приложения одной какой-нибудь цифры, и он берет простейший ряд, именно ряд целых цифр.

Таким образом, у него получается:

• 1 2 4 8 16 32 64 128 256...
• 1 2 3 4 5 6 7 8 9...

Мальтус предполагает, что каждый член прогрессии соответствует периоду в двадцать пять лет. С первого же взгляда видно, что если население удваивается каждые двадцать пять лет, а средства существования в каждый такой период увеличиваются только на одно и то же количество, то расхождение между двумя рядами происходит в ужасающей пропорции. В нашей таблице, содержащей только девять членов, т.е. относительно короткий период времени в двести лет, мы видим, что последняя цифра, обозначающая количество населения, уже в двадцать восемь раз больше цифры, выражающей массу средств существования, а если бы продолжить прогрессию до сотого члена, то нельзя было бы ее представить в цифрах. Первую из этих прогрессий можно считать очевидной, поскольку она представляет биологический закон происхождения. Не зря в разговорном языке выражения generation (происхождение) и multiplication (размножение) считают синонимами. Верно, что удвоение предполагает четырех детей, появляющихся на свет в период деторождения, и, следовательно, около 5-6 рождений при неизбежной убыли вследствие детской смертности. Эта цифра может показаться преувеличенной нам, живущим в обществе, где ограничение рождений - общее явление, но несомненно, что у всех живых существ, и даже у человека, который менее плодовит, число рождений было бы значительно выше, если бы воспроизведение рода было предоставлено своему естественному течению. Женщина в возрасте воспроизведения может быть в известных случаях беременной двадцать раз, а иногда и больше. В силу такого размножения земля заселяется до настоящего времени людьми, и нет никаких признаков, что ныне эта воспроизводительная способность у обоих полов меньше, чем когда-либо раньше. Поэтому, приняв число 2 за множитель в своей прогрессии, Мальтус не допустил никакого чрезмерного предположения. Скорее может вызвать сомнение период времени в двадцать пять лет, промежуток между двумя членами. Промежуток времени между средним возрастом родителей и средним возрастом детей, когда они становятся в свою очередь способными воспроизводить, не может быть меньше 33 лет. Это называется периодом одного поколения, и таких периодов в одном столетии всегда насчитывалось около трех. Но это несущественные придирки. Что же получится оттого, что промежуток между двумя членами будет продлен с 25 до 33 лет и множитель прогрессии уменьшится с 2 до 11/2,11/4 или 11/10? Прогрессия немного замедлится, но раз принята геометрическая прогрессия, как бы медленно она ни развивалась вначале, она очень скоро начинает делать чрезвычайные скачки и переходит всякие пределы. Эти поправки не умаляют силы рассуждения Мальтуса, равно как и значения физиологического закона. Вторая прогрессия кажется более несостоятельной, ибо она явно произвольна, и даже не известно, представляет ли она подобно первой только тенденцию или ей предназначено представлять действительность? Она не соответствует ни одному известному и верному закону, как биологический закон воспроизведения. Скорее, кажется, она опровергает этот самый закон. В самом деле, что такое "средства существования", как не животные и растительные виды, которые воспроизводятся по тем же самым законам, и, как и человек, и даже много быстрее, согласно геометрической прогрессии. Сила размножения хлебного зерна или картофеля, кур или селедок, и даже рогатого скота или овец, не превосходит ли бесконечно силу размножения человека? На это возражение Мальтус, несомненно, ответил бы, что скрытая сила размножения животных и растительных видов фактически связана очень тесными границами: климатом, необходимой для них пищей, борьбой за существование и т.д.

Пусть будет так. Но если эти препятствия идут в счет во второй прогрессии, почему они не приняты во внимание в первой? Тут, по-видимому, есть некоторая непоследовательность. Одно из двух: или дело идет о том, чтобы выразить тенденции, и в таком случае тенденция в размножении средств существования не только не одинакова, но гораздо сильнее тенденции в размножении людей; или дело идет о том, чтобы возразить то, что есть, и в таком случае препятствия к бесконечному размножению людей не меньше препятствий к бесконечному размножению животных и растений, или, лучше сказать, последнее есть, очевидно, функция первого.

Чтобы придать смысл второй формуле, следует ее перенести из области биологии в область экономии. По мысли Мальтуса, дело, очевидно, идет о продукте данной земли, скажем о хлебе, так как английские экономисты его имеют всегда в виду в своих теориях. Он хочет сказать, что если предположить, что с данного клочка земли можно получить одно и то же приращение посева в конце каждого данного периода, скажем на два гектолитра больше каждые двадцать пять лет, то это будет все, что можно надеяться получить от земли. И в этой гипотезе, по-видимому, есть еще некоторое преувеличение по сравнению с действительностью. В 1789 г. Лавуазье исчислял произрастание хлеба во Франции в количестве 7 3/4 гектолитров на гектар. В последние годы оно в среднем достигает немного больше 17 гектолитров. Если предположить, что приращение было правильным в течение 120 лет, то мы найдем приблизительно по два гектолитра приращения на каждые двадцать пять лет. При слабом приросте французского населения этого было достаточно для того, чтобы поднять среднюю меру на каждую голову до 2-3 гектолитров. Но будет ли этого достаточно для такого быстрорастущего населения, как население Англии и Германии? Наверное, нет, что видно из того, что Англия и Германия, несмотря на больший прирост хлеба, принуждены ввозить извне значительную часть потребляемых ими хлебных продуктов. Да и во Франции может ли то же самое бесконечно продолжаться в течение настоящего и будущего веков? Это невероятно; прирост продукта всякой земли должен иметь физический предел в силу ограниченности содержащихся в ней элементов, и, прежде всего экономический предел в силу возрастания необходимых для эксплуатации данного участка издержек, когда хотят развить его производительность до последних пределов. И, таким образом, закон "убывающего плодородия", к которому мы потом вернемся, уже является истинным основанием мальтусовских законов, хотя сам Мальтус определенно еще не говорит о нем. Очевидно, что в данном месте фактически не может быть больше живых существ, чем сколько их может пропитаться там, - это трюизм. Ибо, если там найдутся лишние, они согласно принятому принципу осуждены на голодную смерть3. Таким образом, дело происходит и во всем животном и растительном царстве: безумная плодовитость зародышей безжалостно приводится смертью к желанной пропорции, и определенный необходимостью уровень не поднимается выше и не опускается ниже, как в хорошо урегулированном резерве, ибо ужасные производимые среди них смертью опустошения постоянно восполняются напором жизни. Но у диких народов, так же как и у животных, к которым они приближаются, большая часть населения в буквальном смысле умирает от голода. Мальтус долго останавливается на описании состояния этих примитивных обществ, и в этом отношении он был одним из предшественников доисторической социологии, которая после него подвинулась далеко вперед. Он очень хорошо показывает, как недостаток в пище влечет за собой тысячу зол: не только смертность, эпидемии, но и антропофагию, детоубийство, убийство стариков и особенно войну, которая даже тогда, когда целью ее не является съедение побежденного, ведет, во всяком случае, к отнятию у побежденного его земли и производимого ею хлеба. Эти препятствия он называет позитивными, или репрессивными. Однако этот недостаток в пище у диких, равно как и у животных, не есть ли следствие их неспособности к производству, а не следствие перенаселенности?

На это Мальтус возражает, указывая, что многие из этих диких обычаев продолжают существовать у таких цивилизованных народов, как греки. Даже у современных народов существуют такие жестокие, хотя и в более слабой степени, способы сокращения населения. Хотя голод в форме недорода в собственном смысле не встречается больше нигде, кроме России и Индии, однако он не перестает свирепствовать в среде самых цивилизованных обществ в форме физиологического бедствия, самым убийственным проявлением которого бывает туберкулез, поселяющий ужасную детскую смертность и преждевременную смертность среди взрослого рабочего населения. Что касается войны, то она не перестает косить людей. Мальтус был современником войн Французской революции и первой Империи, которые в промежуток времени с 1791 по 1815 г. погубили в Европе до десяти миллионов людей в зрелом возрасте.

Как избежать вселенской катастрофы?

Все-таки равновесие между народонаселением и средствами существования у цивилизованных народов может быть восстановлено более гуманными средствами, т.е. препятствие репрессивное, состоящее в росте смертности, может быть заменено превентивным (предупредительным) препятствием, состоящим в сокращении рождаемости. Из всех животных только человеку, одаренному разумом и способностью предвидения, дано такое средство. Если он знает, что его дети обречены на смерть, он может воздержаться производить их. Можно даже сказать, что это единственное истин, но действенное средство, ибо репрессивное препятствие лишь еще больше вызывает рост народонаселения, подобно дерну, который тем больше растет, чем больше его косят. Война дает поразительный пример роста населения: во Франции год, следовавший за ужасной войной 1870-1871 гг., - единственный в ее демографических летописях по неожиданному скачку, которым он отметил уже спускающуюся кривую ее рождаемости. Во втором издании своей книги Мальтус остановился главным образом на предупредительных средствах и тем скрасил зловещие перспективы, открывшиеся в первом издании. Но важно знать, что он подразумевает под ними. Мы делаем многочисленные выписки по этому вопросу, потому что он весьма важен и потому что по этому именно вопросу мысли преподобного отца из Хэйлибери были так странно извращены. Предупредительное препятствие, по Мальтусу, есть моральное обуздание (moral restraint). Но что следует понимать под этим? Есть ли это воздержание от половых сношений в браке, раз число детей, достаточное для поддержания народонаселения в стационарном или умеренно-прогрессивном состоянии достигнет, скажем, трех? Нет, Мальтус никогда не проповедовал воздержания от половых сношений в браке. Мы уже говорили, что он признает семью с шестью детьми (это, по крайней мере, предполагается удвоением народонаселения в каждом поколении) нормальной семьей. И это число он ничуть не считает максимальным, ибо он прибавляет: "Может быть, скажут, что вступающий в брак человек не может предвидеть, какое число детей будет у него и не будет ли оно больше шести? Это бесспорно". Но тогда в чем же проявляется моральное обуздание? Вот как он определяет его: "Воздержание от брака, связанное с целомудрием, - вот что я называю моральным обузданием". И чтобы избежать всяких недоразумений, он прибавляет в примечании: "Я понимаю под моральным обузданием такое обуздание, которому человек подчиняется из соображений благоразумия, чтобы не вступать в брак, при условии, если его поведение во все добрачное время строго нравственно.

Я постараюсь на протяжении всего этого произведения никогда не уклоняться от такого смысла". Ясно: дело идет, прежде всего, о воздержании от всяких половых сношений вне брака, а затем об отсрочке самого брака до того возраста, когда человек будет в состоянии принять на себя ответственность за заботы о семье, и даже о совершенном отказе от брака, если такого времени никогда не наступит. Очевидно, что Мальтус этим абсолютно исключил такие средства, какие пропагандируются ныне от его имени: он определенно осуждает тех, которые проповедуют свободное вступление в половую связь вне брака или в браке, лишь бы были приняты меры, чтобы эта связь осталась бесплодной. Все такие предупредительные меры он помещает в рубрику с позорным названием пороков и противопоставляет их моральному обузданию. Мальтус весьма категоричен на этот счет: "Я отвергну всякое искусственное и несогласованное с законами природы средство, к которому захотели бы прибегнуть для того, чтобы задержать рост народонаселения. Препятствия, которые я рекомендую, сообразуются с требованием разума и освящены религией". И он прибавляет следующие истинно пророческие слова: "Было бы слишком легко и удобно даже совершенно остановить рост народонаселения, и тогда мы подверглись бы противоположной опасности".

Бесполезно говорить, что если Мальтус отвергал брачную измену, то тем более он отметал то предупредительное средство, каким является институт особого класса женщин, обреченных на проституцию; и он еще более осудил бы меры, о которых еще не говорили в его время, такие, как аборт - бич, который стремится заменить в нашем современном обществе, только в более обширных размерах, детоубийство или подкидывание детей в древности, но с которым уголовный закон бессилен бороться, между тем как новая мораль начинает находить ему оправдание. Но, устранив все противные морали средства, думал ли Мальтус, что моральное обуздание в той форме, как он себе его представлял, может наложить действительно крепкую узду на стремление к перенаселению? Несомненно, он этого хотел, ибо он старается вооружить людей для этого священного крестового похода против худшей из общественных опасностей: "Тем, кто является христианином, я скажу, что священное писание ясно и, безусловно, наставляет нас, что наш долг сдерживать наши страсти в границах разума... Христианин не может рассматривать трудности несения морального обуздания как законный предлог избавиться от исполнения своего долга". А для тех, кто хочет подчиняться лишь разуму, а не религии, он делает замечание, что "эта добродетель (целомудрие) при точном исследовании является необходимой для того, чтобы избежать зол, которые без нее бывают неизбежным следствием законов природы". Но, в сущности, Мальтус не верил во всеобщее распространение. Морального обуздания для преодоления и регулирования любви. Вот почему он не чувствовал в себе большой уверенности в своих силах, и гидра представлялась ему все более угрожающей, несмотря на щит из чистого и хрупкого кристалла, который он ставил против нее. С другой стороны, он хорошо чувствовал, что его средство (безбрачие) может быть не только безуспешным, но и опасным, если оно вызовет именно те пороки, которых он боялся. Продолжительное или, что еще хуже, постоянное безбрачие, очевидно, средство, неблагоприятное для добрых нравов. Мальтуса постигло жестокое огорчение; и этот человек, которого можно было только что принять за непримиримого аскета, вскоре окажется утилитарным моралистом наподобие Бентама. Он, по-видимому, примиряется с мыслью о допущении обычных способов удовлетворения полового инстинкта с непременным условием избегать зачатия, и даже о допущении таких, которые он клеймит названием "пороков". Из двух зол последнее ему кажется меньшим по сравнению с тем, которое проистекает от перенаселения, тем более, говорит он, что перенаселение само по себе является очень активной причиной безнравственности благодаря бедности и привычкам смешения и разнузданности, которые бывают последствием его, - замечание, впрочем, весьма основательное. В конце концов, принятое Мальтусом решение не отличается отменной чистотой; оно есть лишь, как он сам говорит, "великое правило полезности" - речь идет о незаметном усвоении привычки удовлетворять свои страсти без вреда для других. Такими уступками было подготовлено ложе для неомальтузианства. В итоге человек представляется Мальтусу очутившимся на распутье перед тремя дорогами, перед которыми стоит следующая надпись: дорога, прямо против него находящаяся, ведет к Нищете, направо - к Добродетели, налево - к Пороку. Он видит, что слепой инстинкт толкает человека на первый путь, и заклинает его не поддаваться и ускользнуть от него одним из двух боковых путей, предпочтительнее правым. Но он боится, что число тех людей, которые последуют его совету, тех, которые, по словам Евангелия, изберут верный путь спасения, очень незначительно. А с другой стороны, он не хочет в своей светлой душе допустить, что все остальные люди изберут путь порока; так что, в конце концов, он боится, что масса народа пойдет по естественной наклонной плоскости на край пропасти, и, таким образом, ни одно из предупредительных препятствий не вселяет в него уверенности насчет будущей судьбы человечества.

Не было ни одного учения, более опозоренного, чем учение Мальтуса. Проклятия не переставали сыпаться градом на голову того, кого уже современник его, Годвин, называл "этим мрачным и ужасным гением, готовым погасить всякую надежду рода человеческого". С точки зрения экономической говорили, что все его предвидения были опровергнуты фактами, с точки зрения моральной его учение насадило отвратительнейшую практику, и многие французы считают его ответственным за сокращение народонаселения в нашей стране. Что следует подумать об этой критике? Конечно, история не оправдала опасений Мальтуса: с того времени она не указала ни одной страны, которая страдала бы от перенаселения. В одних странах, во Франции, например, народонаселение лишь очень слабо увеличилось, в других - оно увеличилось сильно, но не опередило роста богатства. Если мы возьмем ту самую страну, где Мальтус искал данных для своих выкладок, - С.-А. Соединенные Штаты. Полвека доля богатства каждого жителя Соединенных Штатов более чем учетверилась, хотя и население за тот же период времени тоже почти учетверилось (с 23 поднялось до 92 миллионов). Великобритания (Англия и Шотландия) времени Мальтуса (1800-1805 гг.) насчитывала 10 миллионов жителей, а ныне у нее насчитывается 40 миллионов. Если бы он мог предугадать такую цифру, он пришел бы в ужас. Однако богатство и благосостояние Великобритании тоже, вероятно, учетверилось. Можно ли поэтому сказать, как это часто повторяют, что законы Мальтуса были опровергнуты фактами? Нет, не законы были опровергнуты, - они остаются неприкосновенными, - а предсказания, основанные на них. Я не думаю, чтобы можно было оспаривать, что размножение всякого живого существа, включая и человека, происходит (это, по правде сказать, тавтология) путем умножения и что, предоставленное самому себе, не встречая никаких препятствий, оно перешло бы всякие границы; с другой стороны, я не думаю, что рост продуктов промышленности не был бы по необходимости ограничен многочисленными условиями, в которые поставлено всякое производство (помещения, сырье, капиталы, ручной труд и т.д.). Но если, тем не менее, рост народонаселения не опередил роста средств существования и даже, как показывают вышеприведенные цифры, остался далеко позади, то это случилось потому, что он был ограничен волей людей не только во Франции, где предупредительные меры были в полном ходу, но более или менее во всех странах, где действительная плодовитость остается далеко позади заложенной природой плодовитости. И это добровольное ограничение, которое так беспокоило Мальтуса, происходит самым естественным образом. Опасения Мальтуса основываются на смешении понятий биологического порядка. Половой инстинкт не то, что инстинкт воспроизведения, и следует он совершенно другим стимулам. Только первому может быть приписано то свойство несокрушимой силы, которое Мальтус ошибочно приписывает второму. Первый есть инстинкт животного происхождения, он воспламеняется с силой самой бурной страсти и управляет одинаково всеми людьми. Источник второго - преимущественно общественного и религиозного характера: второй инстинкт облекается в различные формы, смотря по времени и месту. У религиозных народов, которые следовали закону Моисея, Ману или Конфуция, рождение было средством спасения, истинной реализацией бессмертия. Для брамина, китайца или еврея не иметь сына - больше, чем несчастье, - это преступление против Бога. У народов греко-латинского происхождения рождение было священным долгом перед государством и отечеством. В аристократической касте гордость имени не должна погибнуть. У бедных и, может быть, существующих благотворительностью рабочих с рождением связаны ожидания, что, чем больше будет детей, тем больше будет заработка или средств вызвать общественное милосердие. Во вновь открытой стране рождение необходимо для умножения рук, чтобы расчищать землю, и людей, чтобы создавать новое население. И, наоборот, перед инстинктом воспроизведения может подняться много сил, антагонистичных ему: эгоизм родителей, не желающих принимать на себя ответственности; эгоизм матерей, боящихся страданий и опасности, связанных с беременностью; любовь скаредного отца, который не хочет иметь младших детей, чтобы лучше наделить старшего; феминизм, ищущий независимости вне брака; преждевременная эмансипация детей, которая оставляет родителям лишь тяготы отцовства, не представляя для них самих ни выгоды, ни утешения; недостаточность помещения, тяжесть налогов и тысячи других. Таким образом, стимулы к воспроизведению бесконечно варьируются, но именно потому, что они социального, а не физиологического происхождения, они не носят характера безусловности, перманентности, универсальности и очень хорошо могут быть подавлены противоположными им стимулами социального порядка; это как раз и случается. И очень легко можно себе представить, что там, где религиозная вера иссякла бы, где умер бы патриотизм, где жизни семьи хватало бы лишь на одно поколение, где все земли находились бы в частной собственности, где фабричный труд был бы запрещен детям, где люди жили бы как номады, где всякое физическое страдание сделалось бы невыносимым, где брак благодаря разводу все более и более приближался бы к свободному союзу, словом, где все стимулы воспроизведения, которые я только что перечислил, перестали бы действовать, а все их антагонисты были бы в полной силе, - там воспроизведение совсем остановилось бы. Но хотя народы и не дошли до такого состояния, все-таки надо признать, что они приближаются к нему. Правда, в новой социальной среде могут возникнуть новые стимулы к воспроизведению, я знаю это, но они еще нам неизвестны. Как ни парадоксально может показаться такое утверждение, но половой инстинкт играет лишь весьма второстепенную роль в воспроизведении рода - человеческого рода, само собой разумеется. Дав этим обоим инстинктам одни и те же органы, природа, несомненно, объединила их, и те, которые верят в конечные причины, могут изумляться здесь хитрости, которую она употребила, чтобы обеспечить сохранение рода, соединив произведение его с актом величайшего наслаждения. Но человек оказался хитрее ее, ему без труда удалось разъединить обе функции, так что, продолжая слепо повиноваться закону любви и похоти, и тем беззаботнее, что его не печалят последствия, он сумел почти совершенно освободиться от закона воспроизведения. Благодаря этому страхи Мальтуса разлетелись, как дым, и вместо них на горизонте появилась иная, противоположная опасность - опасность медленного самоубийства народов. Это разъединение обоих инстинктов происходит тем легче, что на пути у него не стоит ни малейшего морального препятствия, какое думал противопоставить ему честный пастор, когда эти хитрости против зарождения он низводил до степени пороков. Практика отнеслась к ним более снисходительно, чем учение моралистов, которые берут на себя труд доказать, что она отвечает двоякой обязанности: первой, состоящей в том, чтобы предоставить половому инстинкту и любви полную свободу, которой требуют физиологические и психологические законы человеческого рода; второй, состоящей в том, чтобы не доверять случаю такого важного дела, как дело рождения, и не возлагать на женщину такой изнурительной задачи, как задача материнства, за исключением тех случаев, когда она сама захочет и обдуманно примет ее на себя. И наоборот, доктрину учителя о "моральном обуздании" неомальтузианцы объявляют весьма имморальной, во-первых, потому, что она противоречит законам физиологии, заражена христианским аскетизмом, злом худшим, чем то, от которого она хочет избавиться, ибо, говорят они, отказ от любви причиняет худшее страдание, чем отказ от хлеба, а во-вторых, потому, что благодаря своему правилу обязательного безбрачия или позднего брака она имеет тенденции способствовать развитию проституции, посягает на нравы, создает противоестественные пороки, внебрачную рождаемость. Несмотря на это, неомальтузианцы присвоили себе как ученики Мальтуса и сохраняют его имя, так как они признательны ему за указание, что слепой инстинкт воспроизведения по необходимости должен производить человечество, обреченное на болезни, нищету, смерть и даже порок, и что, следовательно, регулировать этот инстинкт является единственным средством, чтобы избежать этого плачевного исхода. Нужно думать, однако, что, если бы Мальтус воскрес, он не был бы неомальтузианцем. Менее всего он извинил бы своим ученикам их намерение использовать брачную измену не для того, чтобы предупредить опасность перенаселения, а для того, чтобы покровительствовать разврату, освобождая любовь от ответственности, возложенной на нее природой. Тем не менее, следует признать, что уступками, о которых мы уже говорили, Мальтус подготовил для них путь. Мальтус, по-видимому, не замечал также одного из самых опасных пунктов своего учения, который всего более способствовал дискредитации его, а именно того, что обязанность безбрачия, неразлучную с обязанностью целомудрия, - этот отказ от радости семейной жизни - он возлагал только на бедняка, а не на богача, ибо последний всегда находится в условиях, требуемых Мальтусом для того, чтобы иметь детей. Я хорошо знаю, что в интересах самих бедных Мальтус предписывал им этот суровый закон "не производить на свет детей, которых они не будут в состоянии прокормить", но это не мешает тому, чтобы этот закон самым жесточайшим образом подчеркивал неравенство их положения по сравнению с другими классами, ибо им они приведены к необходимости делать выбор между хлебом и любовью. Мальтус заставил умолкнуть старую песенку, в которой говорилось, что для счастья достаточно "хижины и любви в сердце". Однако справедливость требует заметить, что Мальтус не идет так далеко, чтобы законом воспрещать им вступление в брак, - либеральный экономист оказывается здесь верным себе. Он хорошо видит, что, не говоря уже о соображениях человечности, это средство может оказаться хуже зла, потому что запрещение браков, сократив число законных детей, приведет к росту числа детей внебрачных. Наконец, говоря беднякам, что они сами ответственны за свою нищету, потому что они оказались непредусмотрительными, женились слишком рано и имеют слишком много детей, и, прибавляя, что никакой писаный закон, никакое учреждение, никакая благотворительность не смогут им помочь, Мальтус, по- видимому, не сознавал, что имущим классам он давал удобный предлог не заботиться о судьбе трудящихся классов. В течение всего XIX века его доктрина будет ставить препятствие всяким проектам социалистической или коммунистической организации и даже всякой реформе, стремящейся к улучшению положения бедных, потому что будут говорить, что последствием этого будет то, что увеличение массы продуктов, подлежащих распределению, повлечет за собой размножение соучастников распределения и, следовательно, эти меры ни к чему не приведут. Тем не менее, хотя учение Мальтуса породило столько ненависти, оно послужило основательному знакомству с экономическими проблемами: иногда, как мы только что говорили, чтобы устранить законные притязания, а часто также для того, чтобы дать опору великим классическим законам политической экономии, таким, например, как закон земельной ренты или фонда заработной платы. Оно служило, с другой стороны, оправданию существования семьи и частной собственности, потому что ту и другую оно представляло могучим предохранителем против безрассудного размножения из соображения связанной с ним ответственности. Ныне великая проблема народонаселения нисколько не утратила своего значения, но она повернулась, так сказать, другой стороной. То, что Мальтус называл предупредительным препятствием, приняло во всех странах такие размеры, что социологов и экономистов занимает не опасность безграничного размножения, а опасность регулярно и повсюду уменьшающейся рождаемости. Задача заключается в том, чтобы отыскать причины этого явления. Все, впрочем, согласно признают, что причины эти социального характера. Недостаточно указать как на причину, на сознательную волю родителей не иметь детей или ограничить их число; это объяснение, очевидно, ничего не объясняет, потому что о том именно речь и идет, чтобы узнать, почему не хотят иметь детей, и что касается, например, нашей страны, то почему такое желание воздерживаться иметь детей, которое не существует в такой мере в других странах и которое, по-видимому, не существовало раньше, два-три поколения назад, у французов, так интенсивно в наши дни? Для объяснения этого явления необходимо открыть, каковы причины его, особенные для нашей страны и нашего поколения, причины, которые, следовательно, не встретятся в других странах в той же самой мере; происходит ли это оттого, что, как допускает Поль Леруа-Болье, рождаемость падает в силу прогресса цивилизации, которая создает потребности, желания и расходы, несовместимые с обязанностями и тяготами отцовства; или оттого, что, как думает Дюмон, рождаемость падает по мере роста демократии, ибо демократия дает стимул стремлению достичь своих целей как можно быстрее и подняться как можно выше (что остроумно называется законом капиллярности)", или по другим, более определенным причинам, варьирующим в зависимости от школы, такой, например, как наследственный закон о равном разделе, как учит школа Ле Плея, или такой, как ослабление моральных правил и религиозных верований, как думает Поль Бюро, или такой, как невоздержание во всех формах - в форме разврата, алкоголизма и пр. К сожалению, нельзя сказать, чтобы какое-нибудь из данных до настоящего времени объяснений было вполне удовлетворительным, и потому был нелишним новый Мальтус, для того чтобы открыть демографической науке новые горизонты.

I. Изложение предмета. Отношение между размножением населения и возрастанием количества пропитания II. Общие препятствия, задерживающие размножение населения, и способ их воздействия III. Системы равенства IV. О надежде, которую можно возлагать на будущее, относительно излечения или смягчения бедствий, порождаемых законом народонаселения V. О влиянии на общество нравственного обуздания VI. О единственном, находящемся в нашем распоряжении средстве для улучшения участи бедных VII. Какое влияние на гражданскую свободу оказывает знакомство с главной причиной бедности VIII. Продолжение о том же IX. О постепенной отмене законодательства о бедных Х. Какими способами можно содействовать разъяснению заблуждений относительно народонаселения XI. О направлении нашей благотворительности XII. Исследование проектов, предложенных для улучшения участи бедных XIII. О необходимости установить общие принципы в вопросе об улучшении участи бедных XIV. О надеждах, которые мы можем питать относительно улучшения общественного устройства XV. Учение, изложенное в этом сочинении, не противоречит законам природы; оно имеет в виду вызвать здоровое и крепкое население и размножение, не влекущее за собой порока и нищеты XVI. О праве бедных на прокормление XVII. Опровержение возражений XVIII. Заключение

III
Системы равенства

Хотя от внимания писателей, изучавших вопрос об усовершенствовании человеческого общества, не ускользнуло значение закона народонаселения, тем не менее они смотрели на сопровождающие его бедствия как на последствия, отдаленные от нас на бесконечное время. Так, напр., Валлас полагает, что эти бедствия могут наступить лишь в то время, когда вся площадь земного шара будет прекрасно обработана и невозможно будет далее рассчитывать на увеличение количества произведений земли. Но если бы прекрасный проект равенства, начертанный Валласом, был осуществим на деле в каком бы то ни было отношении, я не думаю, чтобы сознание предстоящей опасности, хотя бы в отдаленном будущем, могло охладить наше стремление к достижению столь благой цели. Конечно, мы имеем право довериться заботливости Провидения о приискании средства против угрожающей нам в отдаленном будущем опасности; но я утверждаю, что опасность эта весьма близка и неизбежна. Как бы ни были значительны успехи просвещения, как бы ни было полно равенство среди человеческого общества, недостаток средств существования будет ощущаться всегда, с настоящей минуты до того времени, когда весь земной шар будет обращен в цветущий сад. Дело не изменится от того, что постоянно будет возрастать количество произведений земли: так как возрастание населения будет происходить еще быстрее, то излишек его неминуемо будет сдерживаться постоянным или периодическим влиянием нравственного обуздания, порока или несчастья.

Кондорсе в своем «Историческом очерке успехов человеческого разума» говорит, что сравнение количества населения просвещенных европейских стран с занимаемой ими площадью, а также условий их земледелия, промышленности и разделения труда с размером средств существования показывает, что современное положение может быть сохранено не иначе, как при существовании громадного числа людей, удовлетворяющих свои потребности путем усиленного труда. Таким образом, он признает необходимость этого класса людей. Затем, указав, как шатко положение этих людей, вполне зависящих от воли и благосостояния своих хозяев, Кондорсе справедливо прибавляет: «Таким образом существует неизбежная причина неравенства, зависимости и даже нищеты, постоянно грозящих самому многочисленному и трудолюбивому классу людей, составляющих наше общество». Наблюдение, сделанное автором, совершенно правильно, но средства, предлагаемые им для устранения зла, нельзя признать удовлетворительными по следующим соображениям: Кондорсе проектирует для обеспечения участи стариков, вдов и малолетних детей учредить из сбережений работников капитал, устроить доступный кредит для самих рабочих: отыскать средства для установления более полного равенства между людьми и организовать общества на таких началах, чтобы успехи промышленности и торговли не находились в такой зависимости от капиталистов, как в настоящее время. Но подобные учреждения могут весьма много обещать в теории, в приложении же к действительной жизни они оказываются ребяческими мечтами. Какая причина побуждает Кондорсе признать необходимость существования класса людей, средства существования которого зависят исключительно от его труда? Можно допустить только одну причину: он понимал, что для обеспечения существования многочисленного населения необходимо такое количество труда, которое может быть вызвано только крайней необходимостью. Но если проектированные Кондорсе учреждения ослабят в рабочих побуждение к усиленному труду, то можно ли ожидать, чтобы эти рабочие развивали ту неутомимую деятельность, которая составляет основу и источник общественного благосостояния?
Но и помимо этого возражения против предлагаемых учреждений, представляется еще одно важное затруднение, способное ослабить их благотворное влияние. Если все люди будут уверены в достаточном обеспечении их семей, то каждый вступит в брак, а так как рождающееся поколение будет ограждено от бедствий, вызываемых нищетой, то население будет возрастать с такой беспримерной быстротой, что вскоре никакие учреждения не будут в силах восполнить недостаток в средствах существования, производимых землей.
Свои рассуждения о совершенствовании органической природы человека Кондорсе оканчивает замечанием, что его доказательства в пользу безграничной возможности улучшения общественных условий при предположении, что организация и способности человека останутся неизменными, приобретают неизмеримо большее значение, если принять во внимание, что эта организация и эти способности также могут усовершенствоваться. Успехи медицины, здоровая пища, удобные жилища, отсутствие чрезмерного утомления, наследственных и заразительных болезней, устранение главных причин развращения – с одной стороны, крайней нищеты, с другой стороны, чрезмерного богатства, – все эти условия, по мнению Кондорсе, если и не сделают человека бессмертным, то во всяком случае будут способствовать тому, что он будет пользоваться жизнью, естественная продолжительность которой будет постоянно возрастать до той меры, которая может быть названа неопределенной, причем под этим словом он разумеет постоянное движение к безграничной, хотя и никогда недосягаемой продолжительности, постоянное увеличение срока человеческой жизни, достигающее в бесконечном ряду веков размера, превосходящего всякую данную величину.
Но смысл этого выражения в применении к продолжительности человеческой жизни находится в явном противоречии с принципами науки и не подтверждается никакими естественными законами. Средняя продолжительность человеческой жизни, несомненно, может несколько удлиниться под влиянием благоприятных для того условий, но также несомненно и то, что в течение всего периода, относительно которого мы имеем достоверные исторические свидетельства, не произошло никакого увеличения в естественной продолжительности человеческой жизни.
Нам могут возразить, что человеческий род существовал еще так недолго, что мы не можем уловить изменений в средней продолжительности жизни. Но если это так, то наука становится невозможной, связь между действиями и их причиной рушится и книга природы закрывается для нас, так как ее чтение оказывается бесплодным. Если это так, то самые нелепые и невероятные предположения приобретают одинаковое значение с самыми точными научными законами, основанными на многочисленных и несомненных наблюдениях, и мы должны вернуться к древним философским системам, насиловавшим факты для своего подтверждения, вместо того, чтобы самим основываться на этих фактах. Словом, если законы природы непостоянны и изменчивы, несмотря на то, что они казались нам постоянными и неизменными в течение многих веков, то для человеческого разума нет больше побуждения обращаться к плодотворным исследованиям, он должен быть обречен на бездействие. Если, не имея ни одного признака, указывающего на возможность какого-либо изменения, мы вправе утверждать, что такое изменение все-таки совершится, то нет положения, на котором мы не могли бы настаивать, и предположение о том, что луна сольется с землей, имело бы одинаковую достоверность с утверждением, что завтра взойдет солнце.
В пользу предположения об увеличении продолжительности человеческой жизни мы не находим ни одного постоянного, достоверного признака с момента сотворения человека до настоящего времени. Из наблюдений, показывавших, что благоприятные условия климата, привычек, образа жизни и общественных нравов способны увеличить продолжительность жизни, сделано было заключение о неопределенном возрастании последней; из того обстоятельства, что пределы человеческой жизни не могут быть обозначены точно, что нельзя в конкретных случаях предсказать ее границы, считают возможным заключить, что она будет возрастать безгранично, до неопределенных размеров. Для разоблачения этого софизма и обнаружения его нелепости достаточно рассмотреть ту органическую способность к усовершенствованию в мире растений и животных, которую Кондорсе принимает за общий закон природы.
Усовершенствование растения при его переходе от дикого к культурному состоянию является более поразительным, чем какое бы то ни было усовершенствование животной породы. Наиболее выраженным признаком этого усовершенствования необходимо признать постепенное увеличение размеров цветка, подвергнутого культуре. Можно ли из этого факта вывести заключение, что такое увеличение будет продолжаться до бесконечности и не имеет пределов? Нет, такое заключение нелепо, и всякий смело может утверждать, что существует предел для увеличения размеров цветка, хотя точно обозначить этот предел нет возможности. Быть может, никто не имеет права сказать, что он видел самую большую гвоздику или самый красивый анемон, какие только могут быть выращены, но всякий может смело утверждать, не боясь быть опровергнутым фактами, что ни гвоздика, ни анемон не могут достигнуть размеров крупной капусты, хотя величина их может превзойти всякий данный экземпляр гвоздики и анемона. Никто не может утверждать, что он видел самый большой колос пшеницы или дуб, какие только могут существовать, но всякий без труда и с полной уверенностью может обозначить размер, которого они никогда не достигнут. Точно так же во всех подобных случаях необходимо тщательно отличать безграничный прогресс от того, пределы которого не могут быть точно обозначены.
При чтении остроумного сочинения Годвина о политической справедливости (Aningniry concerning politikal justice) предлагаемая им система равенства на первый взгляд представляется наиболее увлекательной теорией из всех, какие были когда-либо предложены. Улучшение общественного строя, основанное на требованиях, соответствующих одним лишь разумным убеждениям, будет, несомненно, неизмеримо прочнее порядка, установленного путем насилия. Всестороннее развитие личности представляет принцип, достойный уважения и превосходящий, по моему мнению, теории, устанавливающие рабское подчинение личности общественным интересам. Замена эгоистических стремлений любовью к ближнему в основе всех общественных учреждений – это такая достойная цель, к которой должны стремиться все наши желания. Словом, при взгляде на нарисованную Годвином картину будущего общественного строя нельзя удержаться от восхищения и страстного желания увидеть ее осуществление. Но, к сожалению, это невозможно, так как прекрасная картина Год-вина – только мечта, плод его воображения. Это всеобщее благоденствие, это господство истины и добродетели исчезают при первом столкновении с действительностью и уступают место сплетению радостей и страданий, из которых состоит жизнь.
Через все сочинение Годвина проведена та мысль, что все пороки людей и бедствия, поражающие человечество, проистекают из несовершенства общественных учреждений. В этом заключается его главная ошибка. Если бы мнение Годвина было справедливо, мы вправе были бы надеяться на то, что бедствия со временем будут устранены из человеческого общества и это благотворное преобразование будет достигнуто одной только силой разума. В действительности бедствия, причиняемые даже несомненно вредными общественными учреждениями, крайне ничтожны сравнительно с несчастиями, порождаемыми человеческими страстями и естественными законами.
Чтобы составить себе понятие о том, как поверхностно было знакомство Годвина с действительным состоянием общества, достаточно взглянуть на то, как он разрешает затруднения, проистекающие от чрезмерного размножения населения. «Отвечать на такое возражение, – говорит он, – значит заниматься вопросом о том, что произойдет через громадное количество лет. Еще три четверти земного шара не заселены людьми, а возделываемые земли способны к беспредельному улучшению. Население может возрастать еще миллионы веков, прежде чем земля откажется прокормить всех своих обитателей».
Я уже разоблачил заблуждение людей, утверждающих, что даже чрезмерное возрастание населения не может причинить нищеты и бедствий, пока будет возрастать количество произведений земли. Но, допустим, что годвинова система равенства осуществилась, и посмотрим, не испытает ли человечество бедствий даже при столь совершенной общественной организации. Предположим, что в Великобритании устранены все причины, порождающие пороки и бедствия: прекращены войны и нездоровые занятия, нет более разврата и вредных развлечений, население равномерно распределено по всему острову на фермах и в деревнях, устранены скученность и нездоровые условия жизни в городах, наступило всеобщее равенство, изготовление предметов роскоши заменилось равномерным распределением между всеми неотяготительного земледельческого труда. Предположим, что число жителей на всем острове и количество средств существования те же, что в настоящее время, и что, вследствие всеобщей взаимной любви и полной справедливости, эти средства распределяются по мере потребностей каждого члена общества. Предположим далее, что отношение между полами основано на безусловной свободе, как того желает Годвин. Он не допускает, чтобы такая свобода вызвала беспорядочную перемену связей, и с этим можно согласиться, так как в этом отношении склонность к разнообразию есть стремление, порочное и противное человеческой природе, следовательно, недопустимое в обществе, отличающемся простотою нравов и добродетелями. Вероятно, каждый человек изберет себе подругу, и их союз будет продолжаться до тех пор, пока оба лица будут подходить одно к другому, причем воспитание нарождающегося поколения будет составлять предмет общественного попечения, как предлагает Годвин.
Признаюсь, я не могу себе представить общественного строя, более благоприятного для размножения населения. Существующая в настоящее время нерасторгаемость брака, несомненно, удерживает многих от вступления в такой союз, который может вызвать какие-либо опасения; наоборот, при осуществлении описанных выше предположений таким опасениям не будет места, и это обстоятельство, вероятно, вызовет заключение ранних союзов. Если принять во внимание еще то обстоятельство, что эти союзы не будут сдерживаться заботами о средствах для содержания детей, то весьма вероятно будет допустить, что из ста женщин едва ли найдется одна, которая не станет матерью при достижении двадцатитрехлетнего возраста.
Такие условия, несомненно, должны вызвать беспримерно быстрое увеличение населения. Я уже имел случай приводить доказательства того, что некоторые страны при менее благоприятных чем описаны выше, условиях удваивают свое население каждые пятнадцать лет, но чтобы придать большую убедительность нашим вычислениям, допустим, что население описываемого идеального общества будет удваиваться лишь через каждые двадцать пять лет.
Уравнение имуществ вместе с направлением труда к земледельческим занятиям, как мы предположили выше, несомненно, должно значительно увеличить количество произведений страны; но и при этих условиях человеку, знакомому со свойствами почвы и степенью ее плодородия, трудно согласиться, чтобы в 25 лет можно было удвоить количество ее произведений. Единственным для этого средством являлось бы обращение под пахоту лугов и пастбищ и полное почти отречение от животной пищи.
Но такая мера решительно неосуществима ввиду того, что почва Великобритании не может без удобрения давать достаточных урожаев, следовательно, содержание скота для доставления этого удобрения безусловно необходимо.
Но, как бы это ни казалось трудно осуществимым, допустим, что усилиями людей достигнуто удвоение произведений земли к концу двадцатипятилетнего периода. Таким образом, по истечении этого периода пища, хотя преимущественно растительная, будет добыта в количестве, достаточном для прокормления населения, также удвоившегося за это время и достигшего 22 миллионов человек. Мы уже знаем, что в следующий двадцатипятилетний период население вновь удвоится, а между тем при знакомстве с условиями земледелия решительно нельзя допустить предположения, чтобы в течение этого второго двадцатипятилетия производство земли могло вновь усилиться на такое количество, как в первом периоде. Тем не менее можно допустить и это предположение, как бы оно ни казалось невероятным, ввиду того, что сила моего доказательства дает возможность делать беспредельные уступки. Но, несмотря на эту уступку, оказывается, что к концу второго периода 11 миллионов человек останется без пищи, так как население возрастает до 44 миллионов, а средств существования хватит лишь для 33 миллионов.
Итак, во что же обратится картина общества, члены которого жили в довольстве, не имея надобности тревожиться о средствах для своего существования, свободные от узкого эгоизма, отдавшиеся умственным интересам и не думавшие о презренных материальных нуждах? Блестящее создание воображения исчезает, как только к нему прикоснется свет истины! Нетрудно предвидеть, что произойдет с идеальным годвиновым обществом: нужда заглушит чувство взаимной любви между его членами, дурные страсти вновь обнаружатся и проснется присущий людям инстинкт самосохранения; жатва будет сниматься прежде, чем созреет хлеб, и станет принадлежностью того, кто успеет раньше захватить ее, не заботясь о других, нуждающихся в ней. Вслед за насилием и обманом придут все порождаемые ими пороки, и, наконец, личный интерес станет опять царить среди людей, заглушая всякие другие побуждения. Во всем этом не принимает участия ни одно из общественных учреждений, влиянием которых Годвин объясняет все пороки испорченных людей. Мы видели, что не эти учреждения вызвали антагонизм между общественным и личным благом. Взаимная любовь руководила всеми поступками людей и тем не менее через каких-нибудь пятьдесят лет неумолимый закон природы, без всякого участия дурных общественных учреждений, вызвал вновь насилие, обман, нищету и все гнусные пороки, бесчестящие современное общество.
При изложении этих соображений нами не принята во внимание возможность переселений по следующей причине: если бы все европейские государства установлены были на основании такого же равенства, то влияние закона народонаселения выразилось бы во всех них одинаковыми, описанными выше последствиями, а следовательно, ни одна из страдающих от избытка населения стран не могла бы приютить у себя пришельцев; если же прекрасный проект равенства был бы приведен в исполнение только в Великобритании, в остальных же государствах Европы сохранился бы несовершенный общественный строй с его дурными учреждениями, то выселения, направленные в среду этих дурных условий, доказали бы, что счастье, имевшееся в виду во время преобразования Великобритании, в действительности оказалось ниже наших ожиданий.

Выселения

Хотя в упомянутых нами проектах улучшения условий общественной жизни не говорится о выселениях, тем не менее следует рассмотреть их значение в деле ослабления бедствий, вызываемых законом народонаселения. Не подлежит сомнению, что труд не мог достигнуть одинакового совершенства и прилагается не с одинаковым успехом во всех частях земного шара, а потому, если в более культурных странах население стеснено в средствах существования, то природа, по-видимому, дает самое простое средство против такого зла, открывая пути для выселения чрезмерно густого населения и побуждая его к перемещению в менее населенные местности, изобилующие незанятыми землями, а так как местности эти представляют в настоящее время громадные пространства, то выселения могут рассматриваться как средство, способное отдалить на неизмеримо большое время всякие опасения относительно последствий чрезмерного возрастания населения. Но если мы обратимся к действительности, то окажется, что это средство имеет только частное и ограниченное значение.
Достоверные сведения о поселениях, заведенных в новых странах эмигрантами, показывают, что выселения всегда сопровождаются гораздо большими затруднениями и опасностями, чем те которые испытали бы эмигранты в покинутом ими отечестве. Одно желание эмигрантов увеличить средства существования своих семей еще долго не могло бы привести к заселению Америки, если бы более деятельные побуждения – жажда золота, страсть к приключениям и религиозные увлечения не привели в нее многочисленных пришельцев и не придали им устойчивости для преодоления многочисленных препятствий, противодействовавших их заселению. Это подтверждается теми несомненными сведениями, которые имеются относительно истории заселения Виргинии, Новой Англии, Барбадосских колоний, французских поселений в Гвиане, английских – в порте Джаксон и Новой Голландии, русских – на восточной окраине этой Империи и многих других. Затруднения, встречаемые переселенцами, во всех странах одинаковы и всегда вызываются одинаковыми причинами – почвой, климатом, отсутствием удобств для жизни и неподготовленностью к новым условиям. Один из сотрудников Франклина справедливо замечает, что главная причина неудачных попыток образования новых колоний, попыток, стоивших огромных пожертвований со стороны могущественных европейских государств и частных лиц, заключается в том, что нравственные и материальные привычки эмигрантов, усвоенные ими веками в метрополии, совершенно не соответствуют той новой обстановке, в которую они попадают. Он прибавляет, что ни одна английская колония не достигла заметного благосостояния до тех пор, пока ее население не усваивало себе новых привычек и нравов, пригодных для окружающих условий. Паллас утверждает то же самое относительно слабых успехов, достигнутых русскими поселениями.
К этому необходимо еще прибавить, что в момент своего учреждения всякая колония представляет из себя страну, населенную гуще, чем это допускается ее годичной производительностью. Естественным последствием такого положения вещей оказывается, что население колонии, если оно не получает значительных пособий от метрополии, должно уменьшаться до тех пор, пока его численность не придет в соответствие с ограниченным количеством имеющихся в его распоряжении средств существования и что оно начнет возрастать лишь с того времени, когда наличное число поселенцев начнет возделывать землю в размере, превышающем личное потребление.
Нельзя не обратить внимания еще и на то обстоятельство, что часть населения оказавшаяся в метрополии излишней, т.е. та, для которой не хватило средств существования, не может собственными средствами завести новые колонии. Для выселения этим людям еще недостаточно пойти за человеком, ставшим их вожаком вследствие своего более высокого положения, увлечения жаждой золота, страсти к приключениям, политического или религиозного неудовольствия, даже в том случае если бы правительство обещало ему свое пособие и покровительство, так как для обращения пустыни в пахотные участки еще недостаточно одной нужды в средствах существования.
В Европе, вероятно, не найдется, за исключением России, ни одной страны, население которой не обращалось бы к выселениям как средству для улучшения своего материального положения; если принять во внимание, что эти страны прибегали к названному средству вследствие того, что испытывали излишек населения, необходимо допустить, что они не могут оказать друг другу помощь посредством взаимных выселений из одной в другую излишка своих жителей и что этот излишек направляется в другие части земного шара. Предположим, что условия внутреннего хозяйства европейских стран таковы, что часть населения не встречает никаких препятствий к эмиграции и что правительство оказывает ей самое широкое вспомоществование. Если допустить при этом, что население Европы, за исключением России, простирается до ста миллионов и что средства существования в ней возрастают в большей степени, чем это может быть в действительности, то на основании установленной выше геометрической прогрессии для возрастания населения через каждые 25 лет и арифметической прогрессии для возрастания средств существования в тот же период население Европы через сто лет достигнет 1800 миллионов, а средств существования хватит лишь для 500 миллионов, следовательно, избыток населения Европы составит 1 100 миллионов. Это число, с присоединением к нему естественно увеличившегося в тот же период населения остальных частей света, составит цифру, в два раза превосходящую современное население земного шара.
Вправе ли мы рассчитывать на то, что наилучше направленные усилия могут удобрить и обработать столько земель в пустынных частях земного шара, чтобы их хватило для прокормления столь огромного населения? Если найдется лицо, для которого это представляется возможным, мы предложим прибавить в нашем расчете еще 25-30 лет и тогда уже немыслимо будет никакое сомнение.
Если существует мнение, что выселение может служить средством против бедствий, порождаемых чрезмерным населением, то это объясняется тем, что отвращение людей к выселениям из родной страны в соединении с затруднениями, представляемыми разработкой новых земель, никогда не позволяли применить эту меру в широких размерах. Если бы это средство могло оправдать возлагаемые на него надежды – оно давно уже было бы истощено: прибегая к нему при всяком возобновлении бедствий, порожденных излишком населения, мы в настоящее время заметили бы, что этот источник наших надежд уже иссяк безвозвратно.
Таким образом, необходимо признать несомненным, что выселение безусловно недостаточно для устранения бедствий, порождаемых чрезмерным размножением населения. Но если смотреть на него как на временную и частную меру, предпринятую для распространения культуры, то выселение оказывается пригодным и полезным. Быть может, нельзя доказать, что правительства обязаны деятельно поощрять его, но не подлежит сомнению, что запрещение выселений не только несправедливая, но и крайне ошибочная мера. Трудно придумать что-либо безосновательнее опасений, что выселения могут явиться причиной обезлюдения страны. Любовь к родине и привязанность к семейному очагу так могущественна и крепка, что люди никогда не решатся на выселения, если только политические неудовольствия или безысходная бедность не принудят их к этому крайнему средству, а в таком случае для самого отечества их удаление только полезно. Также неосновательны предположения, что выселения повышают заработную плату. Если она в какой-либо стране даст возможность низшим классам жить без крайних лишений и страданий, то можно быть уверенным, что люди этих классов не подумают о выселении; если же она так недостаточна, что порождает лишения и страдания, то с нашей стороны было бы жестоко и несправедливо противодействовать выселениям.

Законы о бедных и заработная плата

Многие удивляются тому, что, несмотря на громадные суммы, затрачиваемые в Англии на вспомоществование бедным, положение их в этой стране, по-видимому, не улучшается. Одни подозревают, что суммы, назначенные для бедных, употребляются на Другие надобности, другие говорят о растратах со стороны управления, но все согласны в том, что учреждения для бедных дурно организованы. Действительно, три миллиона фунтов стерлингов, взимавшихся в пользу бедных, даже до наступления теперешней дороговизны предметов потребления, употреблялись на нужды бедных без видимого уменьшения этих нужд. Факт этот составляет предмет всеобщего удивления, а между тем если внимательно вникнуть в дело, то это явление окажется настолько естественным, о пришлось бы скорее удивляться, если бы случилось что-либо противоположное.
Допустим, что сборы в пользу бедных дают возможность работнику получать ежедневно за свою работу 5 шиллингов вместо двух, получаемых им в настоящее время. На первый взгляд может Показаться, что вследствие такого увеличения заработной платы все работники будут жить в большом довольстве и за их столом ежедневно появится кусок мяса. К сожалению, это предположение не оправдается, ибо попавшие в распоряжение работника добавочные три шиллинга не могут увеличить количество находящегося в стране мяса. В действительности добавочные три шиллинга только увеличат конкуренцию покупателей, которая, в свою очередь, поднимет рыночную цену мяса. Таким образом, имеющееся в стране количество этого продукта отнюдь не распределится между большим количеством лиц. Когда существует недостаток в каком-либо товаре, он не может быть распределен между всеми нуждающимися в нем, и всегда поступает к тому, кто имеет возможность предложить за него высшую цену. Если конкуренция на мясо продолжится долго, то это может побудить сельских хозяев усилить производство скота, но такая перемена в системе хозяйства может произойти лишь в ущерб производству хлеба, следовательно, как мы уже имели случай выше показать, она будет невыгодна для страны, ибо земля не в силах будет прокормить животной пищей наличное население. Этот пример показывает, что в том случае, когда средства потребления не соответствуют количеству населения, положение бедных не может измениться, дадим ли мы им два или 5 шиллингов – в том и другом случаях им придется довольствоваться меньшим количеством средств потребления, чем это необходимо для их существования.
Никакое пожертвование со стороны богатых, в особенности денежное, не может устранить среди низших классов нищету или предотвратить ее возвращение на продолжительное время. Богатые могут превратиться в бедных, а несколько бедняков могут разбогатеть, но если только в обществе отношение средств существования к населению неблагоприятно, то неизбежно должно случиться, что часть населения испытает затруднения в прокормлении себя и своих семейств, причем эта участь прежде всего выпадает на долю беднейших людей. Может показаться странным, что посредством денежных пособий нельзя улучшить участь бедных, не понижая в такой же мере благосостояния остального общества, тем не менее это так. Если кто-либо отделит часть запасов своего семейства и отдаст ее бедным, то он может достигнуть увеличения довольства нескольких бедных путем некоторого уменьшения довольства членов своей семьи, хотя, быть может, это уменьшение окажется возможным перенести без особенного труда. Если кто-либо возделает новый участок земли и жатву с этого участка отдаст бедным, он сделает добро как этим бедным, так и всему обществу, ибо внесет новый продукт в общий запас средств потребления, предназначенных для населения. Но если мы дадим бедному денег при условии, что количество продовольствия в обществе не изменится, то мы дадим ему право на получение большей части запасов, чем сколько он получал прежде, а между тем это может быть достигнуто лишь путем уменьшения доли остальных членов общества. Если количество товара в какой-либо стране не изменяется в течение ряда лет, то он распределится между всеми жителями в размерах предъявляемого ими права на него, т.е. в размерах той суммы денег, которую каждый из них в состоянии будет предложить за этот требуемый всеми товар. Очевидно, что при этих условиях нельзя увеличить права одного, не уменьшая в то же время права остальных. Если бы богатые, не уменьшая количество потребляемых ими продуктов, раздавали ежедневно полумиллиону бедных по три шиллинга, то эти бедные потребили бы больше продуктов и вследствие этого меньшее количество их осталось бы для остальных членов общества. Право каждого из этих остальных членов общества уменьшилось бы в своих размерах или, другими словами, на прежнее количество имеющихся у них денег можно было бы купить меньше продуктов, рыночная цена которых поднялась бы во всей стране.
Никто так горячо, как я, не желает повышения действительной платы за труд, т.е. той платы, которая выражается в количестве продуктов потребления. Но попытка достигнуть этого принудительным повышением нарицательной цены труда (т.е. повышением денежной заработной платы, которая может сопровождаться соответственным или даже большим повышением цены предметов потребления), как это советовалось многими во время последнего неурожая, представляется мерой бессильной и неблагоразумной. Заработная плата, стоящая на своем естественном уровне, представляет общественный барометр, имеющий огромное значение: она выражает собой отношение между средствами существования и требованием на них, между количеством продуктов потребления и числом потребителей. Средняя ее величина, установленная независимо от случайных обстоятельств, показывает, кроме того, каковы потребности общества сравнительно с количеством населения в данное время: независимо от того, какое бы ни приходилось число детей на каждую семью для поддержания численности населения на данном уровне, заработная плата может быть достаточна, превосходить или оказаться недостаточной для воспитания их, смотря по тому, будут ли запасы, предназначенные Для оплаты труда, находиться в неподвижном состоянии, будут ли они постепенно уменьшаться или увеличиваться. Но вместо того, чтобы усвоить такую точку зрения на заработную плату, ее нередко рассматривают как ценность, которую можно по усмотрению повышать или понижать. Когда возвышение цены предметов потребления показывает перевес спроса над предложением их, хотят поставить рабочих в положение, в котором они находились до этого повышения и с этой целью предлагают увеличить заработную плату, т.е. усилить спрос, а потом удивляются, что дороговизна предметов потребления продолжает увеличиваться. Это почти то же самое как если бы при падении ртути, соответствующем буре, мы стали бы для наступления хорошей погоды поднимать в нем ртуть механическим давлением, а потом удивлялись бы, что дурная погода не прекращается.
Ад. Смит доказал, что естественным последствием неурожая всегда бывает увольнение множества рабочих или понижение их заработной платы, так как по той же цене хозяева не могут держать прежнее число работников. Если бы заработная плата всюду повысилась в том же размере, как увеличилась цена предметов потребления, то владельцы фабрик не были бы в состоянии держать прежнее число рабочих; огромному числу их было бы отказано от места и для поддержания своего существования им не оставалось бы иного средства, как обратиться к приходам за вспомоществованием. При естественном порядке вещей голод стремится понизить, а не повысить заработную плату. После появления на свет замечательного сочинения Ад. Смита трудно понять, как может еще существовать мнение, что от всемогущества правительства зависит изменение экономических условий, в которых находится страна, и что спрос и предложение могут быть уравнены указом или постановлением.
Тем не менее во время такого всеобщего бедствия, как голод, наши личные интересы и требования справедливости должны нас побуждать к тому, чтобы оказать бедным временное пособие, которое должно заключаться не в раздаче денег или повышении заработной платы, а в применении более дешевых питательных веществ, заменяющих хлеб, и в различных средствах для сбережения продовольственных запасов. При этом нет надобности сетовать на дороговизну хлеба, ибо высокая цена усиливает его ввоз, т.е. увеличивает наши средства существования и пополняет наши недостаточные запасы.
Кроме голода, на понижение заработной платы влияет размножение населения, если оно не сопровождается соответственным увеличением средств существования, так как подобное размножение принуждает разделять доставляемое страной продовольствие на меньшие доли, а это всегда влечет за собой поднятие цены продуктов потребления. К таким же последствиям ведет быстрое изменение в распределении денег между членами общества. Оба эти обстоятельства ухудшают положение бедных в Англии. Во-первых, законы о бедных поощряют размножение населения, нисколько не увеличивая количество продуктов потребления. Рассчитывая на вспомоществования своего прихода, бедный человек может в Англии жениться, совсем не имея средств для прокормления семьи, а это неизбежно влечет за собой значительное возрастание населения, а следовательно, постоянное раздробление продуктов потребления на меньшие доли. Вследствие этого на вознаграждение за труд людей, не получающих пособия, приходится покупать все меньшее и меньшее количество пищи и в конечном результате число лиц, поступающих на попечение приходов, должно постоянно возрастать. Во-вторых, количество продовольствия, потребляемого в приходских рабочих домах призреваемыми, которых нельзя считать полезными членами общества, настолько же уменьшает долю рабочих, т.е. людей, наиболее полезных для страны.
К счастью, в народе еще существует отвращение к приходским вспомоществованиям, несмотря на то, что законы о бедных стремятся ослабить это чувство. Если бы эти законы оказали свое полное действие в этом отношении, то в настоящее время не было бы уже возможности, как это делалось доселе, скрыть их пагубное влияние. Такое воззрение может быть в отдельных случаях жестоко, но необходимо достигнуть того, чтобы получение всепомоществования сопровождалось чувством стыда, который явится побуждением к труду, столь необходимому для благосостояния общества. Всякая мера, ослабляющая это чувство, с какой бы человеколюбивой целью она ни принималась, вызывает последствия, прямо противоположные тем, которые имелись в виду. Когда обещанием помощи со стороны прихода способствуют заключению браков между неимущими людьми, что этим не только подвергают несчастью их самих и будущих детей, что в высшей степени жестоко и несправедливо относительно последних, но еще побуждают этих людей причинять вред всему обществу. Законы о бедных в Англии оказали влияние на вздорожание всех предметов потребления и на понижение действительной величины заработной платы; следовательно, они содействовали уменьшению благосостояния тех классов, которые живут исключительно своим трудом. Эти законы, без сомнения, были установлены с благой целью, но также несомненно и то, что они не достигли этой цели. Нельзя отрицать, что в некоторых случаях они уменьшают страдания, но, говоря вообще, участь бедных, находящихся на попечении приходов, крайне плачевна и тягостна. Можно быть уверенным, что если бы законы о бедных никогда не были установлены в Англии, то хотя бы число отдельных случаев крайне тягостного положения и несколько увеличилось, тем не менее общая сумма счастья среди народа была бы больше теперешней.
Точно так же попытки употреблять бедных на работы в фабричных заведениях почти никогда не имели успеха. Если нескольким приходам и удалось при помощи тщательного присмотра достигнуть того, что материалы в таких мастерских не проматывались без всякой пользы, то все-таки неизбежным следствием подобных учреждений являлось лишение заработка со стороны рабочих, никогда не обременявших приходы. Быть может, мне возразят, что к тем же последствиям приводит соперничество, вызываемое среди рабочих, когда учреждается новая фабрика не на благотворительных основаниях. Но возражение это нельзя признать справедливым, так как в рассматриваемом нами случае мы видим пример не обычной конкуренции, а поддерживаемой значительными пособиями, при содействии которых соперники, значительно уступающие в трудолюбии и ловкости, принуждают независимого рабочего понизить цену и даже совершенно вытесняют его с рынка, заставляя его в то же время уделить часть своего заработка на пособие для поддержания такого соперничества.
Говоря это, я вовсе не хочу утверждать, что всякое употребление на работу бедных вредно, или осуждать то, что может быть сделано в ограниченных размерах на пользу неимущих, ради побуждения их к труду, но без поощрения их к размножению. Хотя никогда не следует упускать из виду общих принципов, но я вовсе не настаиваю на их безусловном применении. Бывают случаи, когда делаемое нами частное добро так велико, а порождаемое им общественное зло так ничтожно, что первому мы должны отдать предпочтение. Я хотел лишь доказать, что общая система законодательства о бедных покоится на ложном основании.
Если все сказанное мной выше справедливо, то необходимо сожалеть, что во многих распространенных среди народа и авторитетных для него сочинениях высказывается неодобрение такому поведению, которое одно только может улучшить положение народа, и превозносится система, которая неизбежно должна повергнуть его в нищету. Народу говорят, что ему незачем обуздывать свои склонности и быть благоразумным относительно заключения браков, ибо приход обязан заботиться обо всех рождающихся детях. Ему говорят, что незачем приучать себя к бережливости и откладывать в сберегательные кассы часть заработка, чтобы приобрести дом по вступлении в брак, ибо приход обязан прикрыть его наготу и дать ему помещение в рабочем доме.
Его учат, что внушения со стороны богатых относительно необходимости быть благоразумным и бережливым вызываются одним только желанием сберечь суммы, уплачиваемые богатыми в виде налога в пользу бедных.
Его учат, что заповедь Создателя – плодиться и размножаться – опровергает всякие опасения относительно вступления в брак и что, наоборот, каждый человек обязан жениться в молодых годах, хотя бы вследствие недостатка средств существования его дети должны были умереть преждевременно, не участвуя в размножении породы.
Его учат, что единственная разница между Англией, в которой не возделаны только бесплодные участки, и Североамериканскими Штатами, где можно за бесценок купить громадные участки плодородной земли, заключается только в налогах в пользу бедных.
Ему говорят, наконец, будто единственная причина, почему североамериканский рабочий получает в день доллар, а английский – не более двух шиллингов, состоит в том, что последний платит в виде пошлин большую часть этих двух шиллингов.
Некоторые из этих утверждений до такой степени неосновательны, что, наверное, отвергаются здравым смыслом самих рабочих. Они, например, прекрасно сознают, что благотворительность приходов не может дать им и их детям ни счастья, ни благосостояния и что она, в лучшем случае, ограничивается лишь необходимейшими средствами пропитания. Они понимают, что чем меньше работников, тем большую долю удерживают они из той ценности, которую производят для своих хозяев; из этого вытекает, что благоразумие относительно вступления в брак, являясь нравственным средством для предупреждения перевеса предложения работы над спросом, есть в такое время единственное средство для передачи рабочим большей части произведений страны. Здравый смысл рабочих и знакомство с Библией убеждают их, что Создатель, давая разумным существам заповедь продолжать род, не мог желать в то же время повести их по пути к страданиям, болезни и смерти; ибо если в стране, в которой нельзя рассчитывать на увеличение средств существования, каждый человек в раннем возрасте будет вступать в брак, то неизбежным следствием этого будет распространение бедности, болезней и смертности, а не размножение населения. Мало рабочих найдется в Англии, которые бы не слыхали, что высокие цены труда и продуктов потребления поддерживаются главным образом налогом в пользу бедных, который хотя и поднял денежную цену труда, как и всех прочих предметов, тем не менее принес больше вреда, чем пользы, рабочим, так как вздорожание предметов, на покупку которых идет заработная плата, шло постоянно впереди. Обладая этими сведениями, всякий рабочий должен отвергнуть мысль, будто бы отсутствие налога в пользу бедных, т.е. та причина, которая держит в европейских государствах денежную величину заработной платы ниже уровня, установившегося в Англии, могла удвоить эту плату в Североамериканских Штатах. Рабочий может не знать действительной причины высокой денежной цены заработанной платы в Америке, но для него не может подлежать сомнению, что эта причина не может заключаться в отсутствии налога в пользу бедных, так как одно это обстоятельство должно вызвать явление совершенно противоположное.
Тем не менее если постоянно будут говорить рабочим, что все рождающиеся, каково бы ни было их число, имеют право содержаться на счет страны и что поэтому нет надобности прибегать к благоразумию в деле заключения браков и стремлении к удержанию числа рождающихся в должных границах, то, слушая подобные речи, потворствующие естественным склонностям, рабочие неизбежно уступят искушению, последствием которого будет постоянно увеличивающаяся зависимость их от приходских вспомоществований. Таким образом, нельзя быть более непоследовательными, стать в большее противоречие с самим собой, как проповедывать подобные учения и в то же время жаловаться на увеличение числа бедных. Проповедь эта неразрывно связана с размножением нищеты и никакая перемена правительства не в состоянии разорвать эту связь.

Примечания:

Некоторые соображения и новейшие вычисления доказывают, что со времени первого заселения Америки до 1800 г. период удвоения населения был несколько более 20 лет.Прим. автора.

Так как несчастье является по преимуществу следствием порока и так как именно по причине такого следствия известный поступок получает название порока, казалось бы, что в данном случае достаточно ограничиться словом несчастье, не вводя без всякой надобности другое слово.Но, устранив слово порок, мы породили бы крайнюю спутанность в языке и понятиях. Нам необходимо слово, обозначающее такие поступки, которые в результате приводят к несчастью, но непосредственное действие которых сопровождается иногда противоположными последствиями, непосредственный результат удовлетворения страсти заключается в доставлении себе наслаждения, а не несчастья. Притом в известных случаях отдаленные последствия какого-либо поступка не всегда сопровождаются несчастьем для совершившего этот поступок, по крайней мере в настоящей жизни. Можно допустить существование таких непозволительных действий, которые доставили счастье совершившим их личностям и не имели для них на земле пагубных последствий. Вследствие этого нельзя отнести такие единичные действия к разряду несчастий; но они, очевидно, порочны, так как под именем таковых необходимо разуметь поступки, результатом которых является вообще несчастье, независимо от личных последствий в некоторых отдельных случаях. Итак, никто не станет отрицать, что последствия непозволительных поступков заключаются а уменьшении счастья человеческих обществ.

Разумные вопросы, предложенные Синклером в Шотландии, и факты, собранные им относительно этой части Великобритании, делают честь его трудолюбию и учености; его сочинение, кроме того, свидетельствует о высокой степени образования и дарований духовенства этой страны.Остается сожалеть о том, что в этом труде не соединены смежные приходы, так как такое изложение представило бы точную и ясную картину положения каждого округа и облегчало бы запоминание. Что же касается встречающихся в книге повторений и даже противоречий, то они не затемняют вопроса и даже укрепляют доверие читателя. Если бы это сочинение заключало точные и полные сведения за последние 150 лет, оно представляло бы драгоценнейший материал, рисующий более верно внутреннее состояние страны, чем все остальные обнародованные по этому предмету труды. Но для придания ему такой полноты недостаточно было бы наибольшего трудолюбия одного человека. Прим. автора.

Если вновь прибывающие ежегодно на рынок работники не будут отвлечены земледельческими занятиями, их возрастающее соперничество может а такой степени понизить денежную цену труда, что даже возрастание населения не вызовет усиления действительного спроса на хлеб.Иными словами: если собственники земли и производители хлеба получат лишь такое добавочное количество земледельческого труда, которое будет соответствовать добавочному количеству продуктов, то у них не будет побуждения для производства этих продуктов. Прим. автора.

Джемс Стюварт сравнивает производительную силу с пружиной, на которую действует переменная тяжесть (Econ. polit., отд. I, кн. I, гл. 4), вследствие чего должны происходить те колебания, которые мной описаны.Этот автор весьма Удовлетворительно изложил в первой книге своего «Трактата о политической экономии» многие вопросы относительно народонаселения. Прим. автора.

Я выражаюсь здесь с некоторой осторожностью, вследствие того, что существуют, как мне кажется, немногие случаи, как, напр., среди негров Вест-Индии, и еще два-три подобных же, когда население не достигало уровня средств существования.Но это исключения и особые случаи. Говоря вообще, приведенные выше положения можно выразить без ограничения. Прим. автора.

Третья книга «Опыта о законе народонаселения», носящая приведенное выше заглавие, разделяется на 14 нижеследующих глав:I, II и III-О системах равенства. Валлас, Кондорсе, Годвин и Овен. IV-О выселении. V, VI и VII – Законодательство о бедных. VIII – Земледельческая система. IX – Торговая система. Х – соединение обеих систем. XI – Поощрение хлебного вывоза. XII – Стеснение вывоза хлеба. XIII – Влияние возрастания народного богатства на судьбу бедных и XIV – Общие замечания. Содержание первых семи глав передано в виде сокращенных выборок.

Wallace, Dissertation on population.

По вычислениям Маки, для удовлетворения населения Великобритании растительной пищей достаточно 2 412 746 акров хорошей земли, между тем как прокормление того же населения животной пищей потребовало бы 44 475 478 акров.Прим. автора.

Т.Р. Мальтус

ОПЫТ О ЗАКОНЕ НАРОДОНАСЕЛЕНИЯ

КНИГА ПЕРВАЯ

О препятствиях к размножению населения в наименее цивилизованных странах

и в древние времена

I. Изложение предмета. Отношение между размножением населения и возрастанием количества пропитания II. Общие препятствия, задерживающие размножение населения, и способ их воздействия III. Системы равенства IV. О надежде, которую можно возлагать на будущее, относительно излечения или смягчения бедствий, порождаемых законом народонаселения V. О влиянии на общество нравственного обуздания VI. О единственном, находящемся в нашем распоряжении средстве для улучшения участи бедных VII. Какое влияние на гражданскую свободу оказывает знакомство с главной причиной бедности VIII. Продолжение о том же IX. О постепенной отмене законодательства о бедных Х. Какими способами можно содействовать разъяснению заблуждений относительно народонаселения XI. О направлении нашей благотворительности XII. Исследование проектов, предложенных для улучшения участи бедных XIII. О необходимости установить общие принципы в вопросе об улучшении участи бедных XIV. О надеждах, которые мы можем питать относительно улучшения общественного устройства XV. Учение, изложенное в этом сочинении, не противоречит законам природы; оно имеет в виду вызвать здоровое и крепкое население и размножение, не влекущее за собой порока и нищеты XVI. О праве бедных на прокормление XVII. Опровержение возражений XVIII. Заключение

Изложение предмета.

Отношение между размножением населения и возрастанием количества пропитания

Тому, кто захочет предусмотреть, каков будет дальнейший прогресс общества, естественно предстоит исследовать два вопроса:
1) Какие причины задерживали до сих пор развитие человечества или возрастание его благосостояния?
2)Какова вероятность устранить, вполне или отчасти, эти причины, препятствующие развитию человечества?
Такое исследование слишком обширно, чтобы одно лицо могло его с успехом выполнить. Задача настоящей книги заключается преимущественно в исследовании последствий великого и тесно связанного с человеческой природой закона, действовавшего неизменно со времени происхождения обществ, но, несмотря на это, мало обращавшего на себя внимание тех людей, которые занимались вопросами, имевшими ближайшее отношение к этому закону. В сущности, многие признавали и подтверждали факты, в которых проявляется действие этого закона, но никто не замечал естественной и необходимой связи между самим законом и некоторыми важнейшими его последствиями, несмотря на то, что в числе этих последствий должны были бы обратить на себя внимание такие явления, как пороки, несчастия и то весьма неравномерное распределение благ природы, исправление которого всегда составляло задачу людей доброжелательных и просвещенных.
Закон этот состоит в проявляющемся во всех живых существах постоянном стремлении размножаться быстрее, чем это допускается находящимся в их распоряжении количеством пищи.
По наблюдениям доктора Франклина, единственной границей воспроизводительной способности растений и животных является лишь то обстоятельство, что, размножаясь, они взаимно лишают себя средств к существованию. Если бы, говорит он, поверхность земли лишилась всех своих растений, то одной породы, например, укропа, было бы достаточно, чтобы покрыть ее зеленью; если бы земля не была населена, то одной нации, английской например, достаточно было бы, чтобы заселить ее в течение нескольких веков. Это утверждение неоспоримо. Природа щедрой рукой рассыпала зародыши жизни в обоих царствах, но она бережлива относительно места и пищи для них.
Без этой предосторожности одного населения земли было бы достаточно, чтобы в несколько тысячелетий покрыть миллионы миров; но настоятельная необходимость сдерживает эту чрезмерную плодовитость, и человек, наравне с прочими живыми существами, подчинен закону этой необходимости.
Растения и животные следуют своему инстинкту, не останавливаемые предусмотрительностью относительно лишений, которые может испытать их потомство. Недостаток места и пищи уничтожает в обоих царствах то, что переходит границы, указанные для каждой породы.
Последствия того же препятствия оказываются для человека гораздо более сложными. Побуждаемый тем же инстинктом размножения, он удерживается голосом разума, внушающим ему опасение, что он не в состоянии будет удовлетворить потребности своих детей. Если он уступит этому справедливому опасению, то нередко это будет в ущерб добродетели. Если же, наоборот, одержит верх инстинкт – население возрастет быстрее, чем средства существования, а следовательно, по необходимости, оно должно вновь уменьшиться. Таким образом, недостаток пропитания является постоянным препятствием к размножению человеческой породы; это препятствие обнаруживается всюду, где скопляются люди, и беспрерывно проявляется в разнообразных формах нищеты и вызываемого ею справедливого ужаса.
Рассматривая различные периоды существования общества, нетрудно убедиться, с одной стороны, в том, что человечеству присуще постоянное стремление к размножению, превышающему средства существования, с другой стороны – что эти средства существования являются препятствием к чрезмерному размножению. Но прежде чем мы приступим к исследованиям в этом направлении, попытаемся определить, как велико было бы естественное и ничем не сдерживаемое размножение населения и до каких пределов может возрасти производительность земли при самых благоприятных условиях для производительного труда.
Нетрудно согласиться, что нет ни одной известной страны, которая представляла бы такие обильные средства существования и такие простые и чистые нравы, чтобы заботы об удовлетворении потребностей семьи никогда не препятствовали или не задерживали заключение браков и чтобы пороки многолюдных городов, вредные для здоровья ремесла или чрезмерный труд не сокращали бы продолжительность жизни. Следовательно, мы не знаем ни одной страны, в которой население возрастало бы беспрепятственно.
Независимо от законов, устанавливающих брак, природа и нравственность одинаково предписывают человеку с раннего возраста привязанность исключительно к одной женщине, и если бы ничто не препятствовало неразрывному союзу, являющемуся следствием такой привязанности, или если бы не наступали за ним условия, уменьшающие возрастание населения, то мы вправе были бы предположить, что последнее перешло бы за пределы, которых оно когда-либо достигало.
В Штатах Северной Америки, в которых не обнаруживается недостатка в средствах существования, где господствует чистота нравов и где ранние браки возможнее, чем в Европе, найдено было, .что население в продолжении более полутораста лет удваивалось менее, чем в двадцать пять лет. ссылка 1 Это удвоение имело место, несмотря на то, что в тот же промежуток времени в некоторых городах замечалось превышение числа умерших над числом родившихся, вследствие чего остальная страна должна была постоянно пополнять население этих городов. Это показывает, что размножение может в действительности совершаться быстрее, чем это выражается общей средней цифрой.
В поселениях внутри страны, где земледелие составляло единственное занятие колонистов, где неизвестны были ни пороки, ни вредные для здоровья городские работы, найдено было, что население удваивалось каждые пятнадцать лет. Это приращение, как оно ни было велико само по себе, могло бы несомненно еще возрасти, если бы к тому не встречалось никаких препятствий. Разработка новых земель нередко требовала чрезмерных усилий, которые не всегда оказывались безвредными для здоровья рабочих; сверх того туземные дикари иногда мешали этому предприятию своими набегами, уменьшали количество произведений трудолюбивого земледельца и даже лишали жизни некоторых членов его семьи.
По таблице Эйлера, вычисленной по 1 умершему на 36, – в том случае, когда рождения относятся к смертям, как 3:1, период удвоения населения составляет всего 12 4/5 года. И это не предположение только, а действительное явление, несколько раз повторявшееся в короткие промежутки времени.
Сэр В. Петти полагает, что под влиянием особо благоприятных условий население может удваиваться каждые 10 лет.
Но, во избежание всяких преувеличений, примем за основание наших рассуждений размножение наименее быстрое, доказанное сопоставлением многих свидетельств и притом производимое одними только рождениями.
Итак, мы можем признать несомненным то положение, что если возрастание населения не задерживается какими-либо препятствиями, то это население удваивается через каждые 25 лет и, следовательно, возрастает в каждый последующий двадцатипятилетний период в геометрической прогрессии.
Несравненно труднее определить размер возрастания произведений земли. Тем не менее мы уверены, что размер этот не соответствует тому, который проявляется при возрастании населения.
Миллиард людей по закону народонаселения должен удвоиться через 25 лет, точно так же, как и тысяча человек; но нельзя получить с прежней легкостью пищу для пропитания быстровозрастающего населения. Человек стеснен ограниченным пространством; когда мало-помалу, десятина за десятиной, будет занята и возделана вся плодородная земля, увеличение количества пищи может быть достигнуто не иначе, как только путем улучшения занятых ранее земель. Эти улучшения, по самым свойствам почвы, не только не могут сопровождаться постоянно возрастающими успехами, но, наоборот, последние будут постепенно уменьшаться, в то время как население, если оно находит средства существования, возрастает безгранично и это возрастание становится, в свою очередь, деятельной причиной нового возрастания.
Все, что нам известно о Китае и Японии, дает нам право сомневаться в том, чтобы при наибольших усилиях человеческого труда можно было достигнуть удвоения количества произведений земли, даже в возможно длинный период времени.
Правда, на земном шаре в настоящее время имеется еще много необработанных и почти незаселенных земель; но можно оспаривать наше право на истребление рассеянных по ним племен или на принуждение их к заселению отдаленнейших частей своих земель, недостаточных для их прокормления. Если бы мы хотели прибегнуть к распространению среди этих племен цивилизации и к лучшему направлению их труда, то для этого нужно было бы употребить много времени; а так как в течение этого времени возрастание средств существования будет сопровождаться соразмерным увеличением населения этих племен, то редко может случиться, чтобы таким путем разом освободилось значительное количество плодородных земель, могущих поступить в распоряжение просвещенных и промышленных народов. Наконец, как это случается при учреждении новых колоний, население последних, быстро возрастая в геометрической прогрессии, вскоре приходит к своему наивысшему уровню. Если, в чем нельзя сомневаться, население Америки будет постоянно возрастать, хотя бы даже с меньшей быстротой, чем в первый период заведения в ней колоний, то туземцы будут постоянно оттесняться вглубь страны, пока, наконец, их раса не исчезнет совершенно.
Эти соображения до известной степени приложимы ко всем частям земного шара, где земля недостаточно хорошо возделывается. Но ни на одну минуту не может прийти в голову мысль об уничтожении и истреблении большей части жителей Азии и Африки. Цивилизовать же различные племена татар и негров и руководить их трудом представляется, без сомнения, долгим и трудным делом, успех которого притом изменчив и сомнителен.
Европа также заселена еще не так густо, как это могло бы быть. Только в ней можно до некоторой степени рассчитывать на лучшее приложение труда. В Англии и Шотландии много занимались изучением земледелия, но и в этих странах есть много невозделанных земель. Рассмотрим, до какой степени может быть на этом острове увеличена производительность земли при самых благоприятных условиях, какие только можно себе представить. Если мы допустим, что при наилучшем правлении и при наибольшем поощрении земледелия произведения почвы этого острова могут удвоиться в первое двадцатипятилетие, то, по всей вероятности, мы перейдем пределы действительно возможного; такое допущение, наверное, превысит действительную меру возрастания произведений почвы, на которую мы вправе благоразумно рассчитывать.
В следующее двадцатипятилетие решительно уже нельзя надеяться, чтобы производительность земли возросла в такой же степени и чтобы, следовательно, в конце этого второго периода первоначальное количество продуктов земледелия учетверилось. Допустить это – значило бы опрокинуть все наши познания и представления о производительности почвы. Улучшение бесплодных участков является результатом больших затрат труда и времени, и для всякого, имеющего самое поверхностное представление об этом предмете, очевидно, что по мере улучшения обработки ежегодное приращение среднего количества продуктов земледелия постоянно, с известной правильностью, уменьшается. Но чтобы сравнить между собой степени возрастания населения и средств существования, допустим предположение, которое, как бы оно ни было неточно, во всяком случае значительно преувеличивает действительно возможную производительность земли.
Допустим, что ежегодное приращение к среднему количеству продуктов земледелия не уменьшается, т.е. остается неизменным для каждого последующего периода времени, и что в конце каждого двадцатипятилетия успехи земледелия выразятся в возрастании продуктов, равном современному годичному производству Великобритании. Наверное, исследователь, наиболее склонный к преувеличениям, не допустит, чтобы можно было ожидать большего, так как и этого совершенно достаточно, чтобы в течение нескольких веков обратить всю почву острова в роскошный сад.
Приложим это предположение ко всему земному шару и допустим, что в конце каждого последующего двадцатипятилетия количество продуктов земледелия будет равняться тому, что собиралось вначале этого двадцатипятилетия, с прибавлением к нему всего того количества, которое в настоящее время может дать поверхность земного шара. [Напр., если десятина дает теперь 50 пуд. ржи, то через 25 лет она будет давать больше на сумму этого годичного производства, т.е. 100 п., еще через 25 лет количество это увеличится опять на сумму теперешнего годичного производства и будет равно 150 п.; в третий период оно достигнет 200 п., и т.д. Без сомнения, мы не вправе ожидать большего от наилучше направленных усилий человеческого труда.
Итак, исходя из современного состояния заселенных земель, мы вправе сказать, что средства существования при наиболее благоприятных условиях применения человеческого труда никогда не могут возрастать быстрее, чем в арифметической прогрессии.
Неизбежный вывод, вытекающий из сравнения приведенных выше двух законов возрастания, поистине поразителен. Допустим, что население Великобритании равняется 11 миллионам, и что современная производительность ее почвы совершенно достаточна для прокормления этого населения. Через 25 лет население достигнет 22 миллионов, а продовольствие, также удвоившись, по-прежнему способно будет прокормить население. В конце второго двадцатипятилетия население возрастет уже до 44 миллионов, а средств существования хватит лишь для 33 миллионов. В конце следующего двадцатипятилетнего периода из 88 миллионов населения уже только половина найдет себе средства существования. В конце столетия население достигнет 176 миллионов, средств же существования хватит лишь на 55 миллионов, следовательно, остальные 121 миллион должны будут умереть с голоду.
Заменим избранный нами для примера остров поверхностью всего земного шара; в этом случае, конечно, уже нет места предположению, что голод может быть устранен переселениями. Допустим, что современное население земного шара равно 1 миллиарду; человеческий род размножался бы как: 1, 2, 4, 8, 16, 32, 64, 128, 256; в то же время средства существования размножались бы как: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9. По истечении двух столетий количество населения относилось бы к средствам существования, как 256 к 9; по истечении трех столетий, как 4096 к 13, а по прошествии 2000 лет отношение это было бы беспредельно и неисчислимо.
В наших предположениях мы не положили границ для производительности земли. Мы допустили, что она может бесконечно возрастать и превысить всякую данную величину. Но даже при таком предположении закон постоянного возрастания населения до такой степени превышает закон возрастания средств существования, что для сохранения равновесия между ними, для того, следовательно, чтобы данное население имело соответственное количество средств существования, необходимо, чтобы размножение постоянно задерживалось каким-нибудь высшим законом, чтобы оно подчинялось суровой необходимости, словом, чтобы тот из этих двух противоположных законов размножения, на стороне которого оказывается такой перевес, сдерживался бы в определенных границах.

Часть 1. Проблема перенаселения.

В книге первой Т.Мальтус определяет закон народонаселения как проявление во всех живых существах постоянного стремления «размножаться быстрее, чем это допускается находящимся в их распоряжении количеством пищи». И именно исследованию последствий этого «великого и тесно связанного с человеческой природой закона, действовавшего неизменно со времени происхождения обществ», Мальтус посвящает свой труд «Опыт о законе народонаселения».

Особенно отчетливо позиция Мальтуса обнаруживается в полемике с пастором У.Годвином. Годвин считал, что или наука сумеет найти неограниченные ресурсы для обеспечения народонаселения продовольствием, или человеческий разум сможет ограничить, обуздать увеличивающийся рост населения. Но всё же основным их постулатом была святая вера в то, что какие бы проблемы не стояли перед человечеством, будь то перенаселённость или истощение ресурсов, люди всегда найдут решение и ключ к бесконечному процветанию. Согласно обычному ходу дела, как в области истории учений, так и в области фактов такой ярый оптимизм неизбежно должен был вызвать реакцию. Она не заставила себя ждать и появилась в форме «Опыта о законе народонаселения» Мальтуса.

Как уже упоминалось выше, по мнению Годвина, богатства хватило бы на всех, если бы оно распределялось равномерно. Да, соглашается Мальтус, если все национальное богатство разделить поровну, бедность действительно исчезнет…. но только на момент. Достаток пищи для всех снимет все преграды для размножения. Это вызовет неограниченный рост населения, далеко выходящий за пределы возможности его прокормить. Возникнет такой голод, которого еще не было. Воцарится беспросветная нужда, «чувство взаимной любви исчезнет, дурные страсти вновь обнаружатся, проснется присущий людям инстинкт самосохранения, и личный интерес станет опять царить между людьми, заглушая всякие другие побуждения» 2 . Следовательно, проблема бедности никак не связана с социальной системой. Особую остроту этой полемике придавал тот факт, что, как и Годвин, Мальтус являлся священником, выполняя эти обязанности даже после того, как получил кафедру профессора современной истории и политической экономии в колледже Ост-Индской компании.

По поводу вышеуказанных утверждений, что прогресс человеческого рода к богатству и к счастью бесконечен и что опасность, как бы не наступило время, когда будет на земле слишком много людей, химерична или, во всяком случае, отодвигается в такое далекое будущее, что едва ли стоит беспокоиться, - по поводу всех этих утверждений Мальтус отвечает, что, как раз, наоборот, в этом именно и заключается почти непреодолимое препятствие, и не в отдаленном будущем, а в настоящее время, сейчас, и во всякое время оно висит над головой, тормозит прогресс человеческого рода, - это скала Сизифа, которая постоянно грозила падением и разрушением. Природа вложила в человека инстинкт, который, будучи предоставлен самому себе, обрекает его в жертву голоду, смерти и порокам. От этого инстинкта страдают люди, не зная причины своих страданий, которая дала бы им в руки ключ к истории обществ и их бедствий.